Война началась. Папу и братьев сразу на фронт забрали. Клавка тоже добровольцем ушла. Мама пишет: одной с маленькими Мишками тяжело. Дрова, сено привезти некому. Приезжай, мол, а то умрут с голоду. 

Пошла я на завод отпрашиваться, а меня не отпускают – каждая пара рук на счету. Иду, реву. Навстречу эвакуированный. «Чего ревёшь?», - спрашивает. Я и рассказала. «Подожди, - говорит. - Документы давай, я тебе помогу». И правда, помог он мне. Через несколько дней вызывает меня начальник и велит в 24 часа собраться. Я подхватилась и на станцию бегом. На станции – ад! Все ревут. Мороз. На вокзале нетоплено. Поезда не ходят. Люди там сутками живут. А у меня нет тех суток…

Пошла, огляделась. Вижу: вдалеке состав стоит, но охраняют его. Тихонько-тихонько через забор перелезла, как диверсант какой, да к вагону. Не думала даже, что пристрелить спокойно могут, одна мысль: не доберусь до дому – мама с ребятами с голоду помрут. Забралась я в вагон, а там людей видимо-невидимо. Под ногами у них просочилась. Так до Кунгура стоя трое суток и ехали.

Пока поезд двигался, пар от людского дыхания намерзал на потолке и стенах вагона. На остановках куржак оттаивал и начинал капать. Когда через трое суток поезд пришёл в Кунгур, я была сырой до нитки. Выскочила из вагона, на улице мороз. Сначала пошла, потом побежала… Но долго бежать сил не хватило – все трое суток голодом. 

Не знаю, почему пешком пошла, не помню. Может, транспорта не было, может, переживала за маму и ребятишек, их трое на ней висело: два Мишеньки да Толя, ещё один братик мой младший. Дошла-добежала я так до деревни, сейчас Новосёлами называется. Темнеет уже. Чувствую – замерзаю. Одежда мокрая на морозе колом встала. Ноги не передвигаются. Начала я стучаться в окна, а меня гонят: мол, хватает вас, попрошаек! Я понимаю, время такое было, суровое.

Нашлась всё же живая душа, открыла мне одна женщина. А как рассмотрела меня, сразу скомандовала: «Быстро раздевайся!» Я послушалась. Она живо помогла стянуть мне заледенелую одежду, отправила отогреваться к печи. И всё время твердила: «Только не садись - заснёшь!».Вот и ходила я около печи не знаю, сколько. Только под вечер сварила та женщина несколько картофелин, говорит: «Пойдём, поешь». А я: «Не хочу». Заставила она меня. Понимала я, что голод везде. Да и вправду голода не чувствовала. Поняла, насколько голодна, только когда съела первый кусочек картошки…

Наутро, спасибо той женщине, чуть поела и бегом полетела. Мужичок на лошади по пути попался. Оказалось, едет в Нижний Исып, а это в 3-х километрах от Богомоловки! Села я к нему в сани, а лошадь медленно идёт. Чувствую – замерзаю. Соскакиваю и рядом с санями бегу, чтобы согреться. Так и добирались почти 2 дня…

Приехала я домой, сразу на завод пошла. На крахмальный. Мама с детьми сидит, а я работаю. По хозяйству тоже: лето – сено вожу накошенное на санях, зима – дрова на них же.

Засорились как-то трубы у нас печные на заводе. Я, старший мастер, ответственная за них была. Взялась прочищать. Работаю, ребятишки прибегают: «Лёля, (так они меня звали) Миша твой плохо дышит!». Я бежать домой. Смотрю, а Мишенька мой ротиком воздух ловит. 5 километров до больницы, везти не на чем. Подхватила я его на руки и бежать. Врач-старичок посмотрел и говорит: «Воспаление лёгких у него. Есть шанс спасти, если пропотеет». Вернулась я с Мишенькой домой и сразу на работу: мне ведь никто отпуска не давал, свои 12 часов вырабатывать надо. Работаю и не чувствую себя. Мама приходит: «Татьяна, Мишенька умер». 

Гроб своими руками. Мороз стоит. Нет ничего, чтобы сына схоронить. Начальник говорит: «Вот тебе доски, гвозди. Строгать нечем. Делай гроб сама». Сколотила, как могла, гробик нетёсаный. Мама говорит, что позавчера хоронили кого-то, могила свежая. Всё равно новую не выкопать, давай Мишеньку в ту могилку подселим? Так и сделала. Сбоку отрыла да Мишеньку там и схоронила. До сих пор там лежит…

В работу ушла. Так и война кончилась. Я хозяйкой была всё это время, а папа вернулся – не по себе стало. Свой дом нужен. И пришла мне мысль пойти и отпроситься с колхоза. А на то время обзавелась я хозяйством: кошка, собака, овечка, коза. Всё маме оставила.

Пришла в город, в контору. Меня директор спрашивает: 

- Куда пойдёшь?

А я ему: 

- Туда, где вороны не летают.

- Ладно, - говорит. – Знаю, где.

Определил он меня в подсобное хозяйство, где 20 коров да 12 коней. Доярка тамошняя в декрет собралась – на замену. Сразу квартиру выделили. Ну, походила я с той дояркой пару дней, а потом и дела приняла. 

И вот приходит ко мне заведующий фермой и говорит:

-Татьяна Николаевна, пойдёшь замуж?

- Какой мне замуж? – отвечаю, - Я ж бабушка почти.

Словом, выяснилось, что остался здесь один из эвакуированных, Петром зовут, шорником работал. А как война кончилась, захотел домой вернуться, да без шорника в колхозе никак. Уговаривал его председатель, уговаривал… Уговорил на условие, что квартиру ему дадут. А самая лучшая квартира – у меня. Вот и говорит председатель: «Возьми ты его в квартиранты. Он плохонький – не потрогает». 

Что мне, жалко? Пустила. Живём. А тут начальство из Кунгура приезжает.

Заведующий наш, Иван Никитич, и говорит: «А у нас скоро свадьба будет…». Прямо при всех. Директор кунгурский и отвечает: «Это хорошо. Только не на вывод». В смысле, чтоб в колхозе я оставалась. А я прямо как в яму упала…

Иван Никитич и говорит: «Всё, Татьяна, завтра даю вам Воронка, и езжайте в ЗАГС». Ну, и поехали мы в субботу утром в ЗАГС на Воронке. Приезжаем, а тут оказия – не расписывают нас, потому что без документов я.

Вот и поехали мы с Петром за 60 километров ко мне в Чесноковку за повторной метрической выписью. 

И надо ж такому случиться, столкнулись мы лицом к лицу с братом моим, Мишенькой. Не собиралась я к родителям наведываться, да Миша уговорил. Вот приезжаем в родной дом, я с порога и говорю: «Поздравляйте с новым мужем!» Мама в крик.

Новости Кунгурского края ©kungur-krai.ru